Моё имя — Марина Витальевна. Но чаще меня зовут «тётя Марина». Я — детский врач-онколог. Сегодня самое обычное осеннее утро. На улице ещё греет солнышко, но листва уже жёлтая и ветер прохладный. Я проснулась с хорошим настроением, ведь сегодня я должна была отправить на выписку Глеба, мальчика с лейкозом (раком крови). Позади он оставил множество химиотерапий и облучений, но после пересадки костного мозга быстро пошёл на улучшение. Благо, что донор нашёлся вовремя, подходящий на 78%. Это большой процент.

Закончив утренние процедуры, я заварила себе свежий кофе. Углубившись в радостные мысли об очередном выздоравливающем ребёнке, я не попробовав надпила из чашки и слегка обожглась. Пришлось успокоить эмоции, расслабиться и начать собираться на работу. Через некоторое время я спокойно вышла из дома и спустилась в метро. До работы было не очень далеко — две станции.

Когда я поднялась на этаж онкологического отделения детского госпиталя, то заглянула в палату к Глебу. Он спал, будить я его не стала. Медсестра сообщила, что ночью всё было в порядке, мальчик проспал всё время, жалоб не поступало. Я была рада. Шестилетний ребёнок с такой ужасной болезнью… Никто не заслуживает такого. И не дай Бог никому такой беды в дом.

Мальчик провел в больнице девять месяцев. Домой мы его ни разу не отпускали. Палата была отдельная, поэтому родители могли навещать в любое время и даже оставаться на ночь. Первое время мама Глеба тоже жила здесь, а когда рецидивов не стало, она вышла на работу, но каждый день заходила навестить сына. Сегодня был важный день. Я немного волновалась, поэтому делая обход своих палат, торопилась к мальчику. Выходя из очередной палаты, я заметила, что пришли его родители. Улыбнувшись им издалека, прошла в другую палату. Слушая дыхание девочки стетоскопом, я была внимательна. Доброкачественные опухоли в её легких не давали дышать, и мы приняли решение их удалить. Вынув из ушей стетоскоп, я услышала возню в коридоре. Как только я вышла из палаты, ко мне тут же подбежала медсестра.

— Марина Витальевна, там Глеб… — дрожащим и испуганным голосом говорила она.

Я даже не дослушала, что она говорила, просто побежала к нему в палату. Он лежал без движения. Я потрогала его лоб: горячий. Температура его тела была 39,8.

— Валя, ты говорила, что ночью было все в порядке. Ты делала контрольные замеры температуры? – обратилась я к медсестре.

— Нет… Я думала, что всё в порядке, он же выздоравливает…

Я бросила на девушку грозный взгляд. Время было упущено. Очень испугавшись, я попросила выйти всех из палаты, кроме медсестры. Опыт моей работы и знания из университета говорили о том, что это отторжение пересаженного органа. Меня бросило в жар. Естественно, ни о какой выписке речи уже быть не может. Взяв кровь на анализ, я отправила Валю в лабораторию. Меня одолевала злость на время, ведь я была бесполезна: без анализа крови не имею права давать ничего, включая жаропонижающее. Сначала нужно было выяснить первопричину такой температуры. Краем взгляда я увидела, что родители смотрят в палату через большое окно. Я встала и опустила жалюзи, не смея посмотреть им в глаза. Сев рядом с мальчиком, я взяла его горячую руку.

— Дорогая тётя Марина… — тихо заговорил он. — Спасибо, что ты была рядом.

Шестилетний мальчик говорил так, будто видел в своей жизни всё. Его взвешенные фразы и правильно построенные предложения были совершенно необычны для его возраста, тем более в такой ситуации.

— Во сне я видел своего дедушку. Он зовёт меня с собой. Говорил, что мне пора. Я не боюсь, тётя Марина.

— Глеб, дорогой, не нужно так говорить, всё будет хорошо, я помогу тебе, — я говорила, сдерживая слёзы, но вышло у меня это плохо: солоновато-горькие капли предательски потекли из глаз.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Валя принесла результат. Как я и думала, это был рецидив. Всё говорило о том, что начался воспалительный процесс, который останавливать придется мощными антибиотиками и химиотерапией. Рак вновь овладел телом мальчика. Поставив капельницу с лечением, я вышла к родителям, чтобы сообщить ужасную новость.

Мама Глеба расплакалась, уткнувшись в плечо к мужу. Мужчина же стоял неподвижно. Если честно, я редко видела его в больнице. По пальцам можно пересчитать, сколько раз он был здесь. И сейчас он выглядел так, будто ему всё равно. Я разрешила войти им в палату сына, а сама смотрела в окно из коридора, предварительно открыв жалюзи. Мама обнимала и гладила ребёнка, а отец стоял всё также неподвижно. На его лице не было никаких эмоций. Это лицо, полное безразличия, я запомню навсегда. Складывалось ощущение, что он просто не знаком ни с какими эмоциями. Я видела, как шевелись губы ребёнка, но что он говорил — не знаю.

Прошло пять часов мучительного ожидания. Мальчик уснул, температура немного спала, но отторжение пересаженного костного мозга продолжалось. Я вновь подошла к окну палаты. Мама мальчишки эмоционально размахивала руками, бесшумно шевеля губами, видимо, крича на мужа. Тот продолжал стоять молча, держа руки в карманах. А потом просто развернулся и вышел из палаты, наткнувшись на меня. Женщина выбежала вслед за ним, вся в слезах. А он просто шёл вдаль.

— Он оставил нас, — сообщила она мне.

Следующие пару дней я провела здесь, в больнице. Мальчику становилось всё хуже, а лечение не помогало. Каждый раз он говорил нам: «Меня зовёт дедушка, так нужно, мама. Прошу не держи меня, он всё равно заберёт». Я тихо плакала каждый раз, когда он это говорил.

Через три дня Глеб попросил маму оставить нас вдвоём, чтобы серьёзно поговорить. Слово «серьёзно» из уст маленького, хрупкого мальчишки звучало страшно.

— Тётя Марина, прошу тебя… Не держи меня здесь, отпусти, — тихо начал он. — Дедушка переживает. Он говорит, что меня там ждут и заберут в любом случае. Я уже давно готов уйти с ним, но ты меня не отпускаешь. Получается, я и сам мучаюсь, и приношу боль другим, даю им ложную надежду. Я знаю, ты можешь меня понять, ты хорошая.

— Глеб, милый, не нужно так говорить. С чего ты это взял?

— Я видел это, когда спал. Я видел, как ты обожгла язык горячим кофе утром в день моей выписки, как за день до этого ты опаздывала на работу из-за котёнка на улице, которого решила покормить своими бутербродами. Я видел, как ты заботишься о каждом из нас во время обхода. Как упорно доказываешь кому-то по телефону в своём кабинете, что детям нужны ещё лекарства. Я знаю, что ты добрая. Я знаю, как ты привязана ко мне и как ты меня любишь, но ты не спасёшь меня, тётя Марина… Хватит делать нам всем больно, отпусти, прошу…

Меня будто парализовало. Я не могла ничего сказать, просто не находилось слов. Я была в шоке. Откуда он это знал… Конечно, прислушиваться к его словам я не стала и продолжила лечение.

Спустя ещё четыре дня, когда, казалось бы, ему становилось лучше, наступила та злосчастная ночь. Я помню всё это как в кошмарном сне.

Вечер не предвещал беды. Глеб улыбался, что-то рассказывая маме. Я наблюдала за ними в окно. Как вдруг мальчик запрокинул голову назад, его глаза закатились, он начал биться в конвульсиях. Я забежала в палату моментально. Это был приступ, после которого Глеб покинул наш мир. Когда его сердце остановилось я, в попытках его «завести», прислоняла к груди ребенка дефибриллятор, но в голове всё время звучал его голос: «Отпусти!…». К сожалению, мальчика спасти не удалось.

Прошло уже много месяцев с тех пор, а я до сих пор думаю о его словах. Неужели и правда, он видел давно умершего дедушку, который звал его с собой?..