Я болен темой любви.
Я говорю о ней, я ищу ее глазами, ушами.
Меня поражает то, как много её среди людей приходящих ко мне, задающих вопросы в письмах.
Они приходят и рассказывают о ненависти, о бросившей жене, о бесконечной обиде на умерших родителей, на детей редко звонящих, неработающих, не женящихся и т.д. И я, умудренный банальностью и однообразием обыденной человеческой боли, мещанством страдания, не устаю поражаться тому, как много любви выплескивается наружу к тому времени, когда они готовятся уходить, когда приходит день прощаться, когда они разрешают себе по отношению к единственным и ненависть и, равнодушие и, злость. Когда они разрешают себе перестать защищаться от невыносимой, безжалостной беззащитности; когда они допускают эту боль к своему сердцу и дверь открывается. Потому, что она открывается для всего! И для нежности и для принятия и для горя и для радости и для любви .
Так интересно и трогательно проходить с клиентом по этому кругу, где сначала они говорят о том, что давно забыли о ней, о нем, о них, о предателях, о насильниках, о равнодушных. Они говорят, что не помнят их имен, что эти отношения не являются проблемными.
Видали?! Для них не являются проблемными отношения с мамой, папой, с умершей женой, с умершим ребенком).
Потом они начинают вспоминать. Рыдают, а их рот кривит гримаса боли и обиды. А потом, когда удается взять себя в руки, они упрекают меня за то, что я тащу их туда, где все и так хорошо…
И только потом они начинают говорить и рассказывать… Там очень много усталости и даже апатии…
Я спрашиваю их тогда: «А тебе можно её (его) ненавидеть или сердится?». Они отвечают, удивленные моей тупостью: «Нет, конечно». Разговор продолжается иногда день за днем, а иногда неделя за неделей.
Постепенно вынашивается «Да» и даже «Да, конечно». И в их голос возвращается, наконец, естественные боль, ненависть, ярость, разочарование, отчаянье, злость… И только потом, в их вымытых слезами глазах, освобождается место и его снизу, откуда-то из живота, из глубины души, их начинает наполнять любовь…
Самое удивительное, что нет в этом никакой оригинальности, особенности. Если работа закончена, то это происходит всегда…
А может быть, это происходит только у меня? А у других, более творческих психологов, бывает по-разному? Не знаю. Это очень драматичная минута. Потому, что ладно, когда речь идет о маме, отношения с которой наконец выстроились, о ребенке, которого родила ты и он вернулся в твое сердце, о человеке, с которым ты прожил 35 лет, называл предателем, а сегодня опять назвал любимым… Но особую драматичность момента переживаю я когда, когда заканчивается работа с инцестом, с сексуальным насилием, с любым насилием, наконец. И там происходит тоже самое…
Когда разновсякие гуру вещают о всеобщем прощении и бесконечной любви к ближнему, меня частенько передергивает от желания сблевать. Место дешевое и пафосное… Нет ни всеобщей любви, ни всеобщего прощения! Это огромная работа. Штучная и дорогая. Ею в итоге всегда все кончается, если пройти свой путь по честному и до конца… Эти люди говорят на последней встрече о принятии, смирении и часто о любви . Клянусь вам, это правда. Но это не всеобщее и не бесконечное. Это очень-очень специальное! Оно вырастает из огромного душевного труда… и никогда не дается по умолчанию … Никогда даром…
Автор — Александр Ройтман
